Дождь. Не летний дождь. Для летнего дождя он слишком хил и немощен. Бьёт слабым кулаком по мостовой, собирает свои капли в ручей и идёт неспешно с одной улицы на другую. Пусть этот дождь будет осенним. Дождь первого дня сентября. Дождь наполнил этот день до краёв — тихий, нудный дождь. Бьёт безобразный старик кулаком по лужам, стучится в мостовую, словно мостовая — дверь в преисподнюю. Дождь начал свой отсчёт ещё вчера. Но вчера он был прощальным ливнем лета, за эту ночь он вырос в предвестника осенней слякоти.

Так рассуждал Простодушный, стоя в дверях маленького полутёмного подвальчика. Здесь находилось кафе, здесь подавали хорошее вино и варили кофе. Простодушный был защищен от дождя полотняным навесом и только левую ногу он выставил наружу, где полные набухшие капли, срываясь с края ткани, щёлкали звонко о серый нос ботинка. Первый день сентября. Капли стекали с ботинка причудливым узором. Осенние цветы. Вчера, когда было ещё лето, цветы являлись неотъемлемой частью праздника, его неизменным оформлением. А потому их мало кто замечал. Им не платили дань за красоту и аромат. Сегодня же, осенью, они стали изысканным украшением — последние цветы сентября... Сегодня чтимы вниманием птицы — завтра они улетят; солнце — оно уплывёт на юг; зелёные листья — солнце на прощанье перекрасит их в свои цвета. А как долго стремились мы к урожаю! Священнодействовали, шаманили над каждым плодом, допуская к участию в действе одних — пчёл и шмелей, и изгоняя из храма других — гусениц и бабочек. Мы творили и ждали, трепеща, результата. Нынче же, результата добившись, затонули всё паутиной обыденности. Плоды и зёрна низведены до прихоти желудка. Желудок правит мозгом. Сегодня дождь поёт реквием лету. Реквием плодам и зёрнам. Завтра снег споёт реквием осени. Снег оспой изобьёт щёки земли, и последнее яблоко упадёт в медный таз. Это и есть реквием осени. Но это печально.

Простодушный зажёг спичку и, прикурив сигарету, дал догореть спичке до конца.

— И почему я решил, что этот дождь непременно осенний? Первый дождь весны; слабые кулачки ребёнка капризно стучат по мостовой, словно под мостовую закатилась игрушка. Первый весенний дождь рвёт убогие одежды зимы, снег оседает, падают с крыш сосульки, трещит лёд. Полный развал строгой, научно возведённой системы. Зима — математик. Логика и здравый смысл. Эмоции — лишь помеха. Суета — болезнь несовершенства. Но кто пропустил в лабораторию ребёнка? Кто позволил ему шалить и бить препараты? Ломать инструмент? Пачкать любопытными руками записи? Руины. Полный развал. Не оставлен и фундамент. Все строить заново. Строить будет лето. Я люблю лето. Да, люблю. Оно ещё далеко, Я хоть и помню его нестерпимый зной, но память сглаживает дурные воспоминания, память надевает на картины прошлого позолоченные рамы. Лето ещё далеко. Что мешает мне думать о лето с любовью?

Восемь ступенек. Простодушный спускается в кафе. Подходит к стойке бара, молча указывает на кофе и бутерброд с сыром. Дождь. Дождь трезвонит по мостовой.

— Желаете кофе и бутерброд?

Простодушный молча кивает. Если дождь имеет потребность трезвонить по мостовой, то пусть трезвонит. Он не мешает Простодушному. На столик поставлено блюдце с бутербродом. Ветер шуршит плащами прохожих. Монолог одинокого бутерброда. Хотелось бы слышать диалог кофе и сыра. Если ветер имеет потребность шуршать плащами, а каштаны на той стороне улицы шелестеть листьями, то пусть себе шуршат и шелестят. Они не мешают Простодушному. Кофе должен быть очень крепким. Не очень сладким. Если радио имеет потребность говорить — пуста говорит. Оно не мешает Простодушному. Он же решил молчать. Простодушный обходится без слов, он не имеет потребности в них. И этим он этому не мешает.

— Ваш кофе. Диалог кофе и сыра.

Лето еще далеко. Не скоро придёт сюда жаркое солнце. Жаркое и яркое. Эти слова так похожи. В сущности, это одно и то же. Яркое солнце не может не быть жарким, жаркое солнце всегда яркое. Буквы «ж» и «я» всегда путали. Имя Ян у поляков и Жан у французов. Всё просто. Яркое, жаркое — одно и то же, Можно было б ограничиться одним понятием. Слишком много слов. Слова — это излишняя роскошь. Вначале было дело. Слово было после. Солнце дарило земле любовь. Земля жаждала зачатия. Земля способна была рожать. Вначале было дело. Яркое солнце. Лишь после назвали его жарким. Я жду прихода солнца. Яркого солнца.

Простодушный встал, расплатился, вышел на улицу. Дождь затих, лишь ветер срывал с деревьев застрявшие в листве капли.

Люди редко замечают солнце. Было ли солнце вчера? Было. Наверное, Так «наверное» или «было»? Не вспомнят. Люди не смотрят на небо. Зачем им небо? Ноги их выросли из земли, земля даёт им корм.

Но жизнь ведь даёт солнце. Но ходят люди по земле. Споткнутся — падают лицом в землю. Земля постоянно напоминает о себе. То неожиданной выбоиной, то пылью. Прихорашивается зеленью травы, в траву вплетёт цветок. Старая кокетка. Извечно — грим и косметика. Цвет волос меняет по сезону. Осенью она огненно-рыжая, зимой — пепельно-белая. Известно всем. А я жду солнца. Яркого солнца. Проклятый ветер. Нагонит туч. Затянет тучами небо. Снова дождь. На чём я остановился? На том, что дождь — весенний. Идёт дождь. Если будет тепло, то первые застенчивые листья появятся дня через два. Дождь — весенний.

Простодушный оглядывается, сходит с тротуара. Машин нет. Если б я был мотыльком — однодневкой и родился б завтра, я знал бы, конечно, что дождь был до меня, а листья появятся после меня. Дождь умрёт до меня. Не увидев меня. Листья родятся после меня. Не увидев меня. Я — мотылёк-однодневка.

Простодушный перешёл дорогу, свернул в подворотню. Первый подъезд от угла — проходной. Не нужно обходить квартал. Входные двери скрипят истерически. Подъезд — мышеловка. Скрип двери — сигнал. Сейчас выскочат жильцы, схватят, потащат наверх. Я не верю ветру. Снова ступени. Снова дверь. Снова дождь. Ветер пригнал в город дождь, спрятал солнце; он безутешно вздыхает и гладит шершавой ладонью угол старого дома. Вторая дверь скрипит не меньше. Я снова к ветру лицом. Я не раз улыбался ветру, но он всегда убегал. А после раздражённо толкал в спину. Ветер любит бродить по пустырям, гонять обрывки газет, заглядывать в мусорные ящики, нервно ходить вокруг костра. На пустырях жгут костры из автомобильных покрышек. Дети шалят. Дети, как и весна, творят невесть что. Дом, где я живу, — теперь Простодушный входит в узкий двор: потрёпанный годами фасад, грязно-розовый цвет, щели окон, — дом находится в низине. Почти центр города, но не холм — холмы рядом. Низина. Ветер сгоняет в сюда стада запахов. Когда он дует с востока, то приносит пряные запахи, Я закрываю глаза, и мне представляется серо-жёлтое тело змеи на жёлто-сером песке. Когда ветер дует с востока, он ткёт причудливую смесь. Чёрный перец, гвоздика, мускат. Я добавил бы ещё запах жареных кофейных зёрен. Совсем чуть-чуть. На кончике ножа. Когда же ветер дует с запада, весь дом воняет палёной резиной. Каждый угол, даже вещи в шкафу, даже чемодан под кроватью. Я не верю ветру. Уж слишком хлопочет он о своём одиночестве. Я скажу когда-нибудь ветру: «Да, конечно, ты умный мальчуган. Ты прекрасно понимаешь, когда можно шалить, а когда нет. У тебя есть родители. День и ночь. Отец и Мать, Отец любит тебя и прощает тебе всё. Мать держит себя строго. Ты ходишь и скулишь днём, в надежде, что отец приласкает тебя, покинутого и одинокого. Обласканный, ты тут же становишься наглым и злым. Но отец, как всегда, не наказывает тебя. Матери ты боишься и. обычно, ночью ты тише спящего. Ты позволяешь себе гнусные выходки только тогда, когда мать чувствует себя неважно. У неё больное сердце. Все сердечники чувствуют себя плохо осенью и весной. Ты знаешь это. Вот брат твой — дождь — честнее тебя. Он одинаково не уважает ни отца, ни матери.» Дождь вновь прекратился. Нынче бы час хорошей погоды. Солнце ещё не задохнулось. Дождь ведь был не осенним. Реквием осени? Последнее яблоко падает в медный таз. Зима? Нет, это не сейчас. Сейчас весна.

Простодушный открывает ключом двери, Моя квартира. Я полчаса назад кормил кошку, а мне кажется, что я ушёл отсюда вчера. Я не говорил ни с кем тридцать минут, а мне кажется, что я тридцать лет провёл в безлюдной пустыне. Я молчал, я не произнёс ни слова, я не имел в этом потребности, Я никому не мешал своей немотой. На чашку кофе можно указать и рукой. Меня там все знают. Мой кофе и бутерброд. И кофе — очень крепкий.

В комнате темно и сыро. С потолка, захватив часть стены, расползлось мокрое, гнилое пятно. В углу, на стуле, заснул пиджак.

Дождь затих, и как будто, где-то, наверное, быть может, появилось в небе солнце. Я не вижу его, но отчего же не предположить. Когда я шёл домой, дождь хлестал меня по глазам и ветер был на его стороне. Я менял направление, но ветер бросал в меня дождь. Всегда в лицо. Было б солнце — оно пригрело б меня. Яркое солнце. Теперь я дома. Ветер и дождь мне не страшны. Я защищен. Я открою шторы и буду сквозь стёкла смеяться над ними: я спрятался, я в безопасности.

Простодушный подошёл к окну. Внезапно яркий луч солнца прорвался сквозь тучи и упал на пол. Простодушный вздрогнул, поспешно сдвинул шторы плотнее. Луч перепрыгнул к стене и резвым зайчиком вскочил Простодушному на лицо. Простодушный отшатнулся. Он крепко зажмурил глаза и закрыл лицо руками. Луч змеёй просочился сквозь пальцы и дерзко забрался под веки. На обратной стороне век луч разлился ослепительным оранжевым солнцем. И тогда Простодушный в ужасе закричал. Он всегда боялся солнца, и только уверения синоптиков в том, что день будет пасмурным и дождливым, сделали Простодушного смелым. Крик Простодушного обезумевшей птицей заметался под потолком. Соседи справа раздражённо застучали в стену.

1994