I

Один в чистом поле с карандашом в руке на белом листе бумаги — по колено в снегу бреду. До рассвета необходимо успеть мне следами нарисовать историю о Матадоре и Великом Инквизиторе...

II

Комната Бенджамина и Лапина находится в самом конце коридора. В коридоре давно уже поселился полумрак. Длинные пустые стены выкрашены спокойной охрой, на полу — видавший виды в шахматную клетку линолеум. Тихонько, неспеша дойдите пешкой до конца коридора. Там вы станете ферзем. Открыв дверь, вы попадете в совершенно белую комнату. Напротив двери пристроилось большое, почти квадратное окно, нижние углы которого поддерживают проржавевшие спинки двух кроватей. На подоконнике разместились несколько десятков книг. Большинство из них связаны в стопки, из остальных то там, то здесь разноцветными змейками торчат закладки. Здесь и живут Бенджамин и Лапин. Если подойти к кровати и обернуться, то перед глазами у вас, конечно же, будет дверь. Над дверью со вчерашнего вечера висит картина. Она небольших размеров, в незатейливой, бакенбардами окаймляющей ее рамке. На картине изображены двое. На первый, неразборчивый взгляд они покажутся чрезвычайно похожими. Коротко остриженные рыжие волосы, одинаковые в крупную клетку рубашки. Но подойдя поближе, вы не сможете не заметить, что волосы у одного чуть темнее и в его улыбке больше грусти, нежели радости. Второй, напротив, улыбается вам по-доброму, как старому, годами проверенному другу. Этот второй чуть круглее лицом, черты лица более грубой лепки, он прост и открыт. В сравнении с ним первый замкнут, над его чертами работал более изысканный скульптор. Вот, пожалуй, и все. Вас интересует, как называется картина? «Жертва и Палач».

III

Бенджамин лежал на кровати поверх одеяла в одежде, закинув руки за голову. Уже который час он не менял позы и только то закрывал глаза, то открывал их. И тогда его взгляд надолго останавливался на купленной им накануне картине. Стояла невероятная тишина: ни с улицы, ни с коридора не доносилось ни единого звука. Ухо давно уже пыталось уловить хотя бы малейший шум, но город то ли еще спал, то ли устал от многоголосия отгремевших праздников, то ли наоборот готовился к празднику новому. Но вот где-то далеко, должно быть в конце коридора, послышались шаги. Шаги приближались, их торопливая дробь становилась все четче и четче, но вдруг, достигнув своего наивысшего накала, она резко оборвалась. На мгновение вновь вернулась абсолютная тишина. Но в следующую секунду дверь распахнулась, и в комнату порывисто вошел Лапин. Его руки были заняты: обхватив себя, он крепко прижимал к груди две бутылки молока, батон и завернутый в бумагу кусок сыра.

— Удивительная история, — воскликнул он, закрывая дверь каблуком ботинка, — просто удивительно! Эта мысль пришла мне еще вчера, и еще вчера я хотел рассказать тебе об этом, но пока я умылся и почистил зубы, ты уже заснул, и я решил не будить тебя. Послушай, какая поразительная случайность...

Бенджамин перебил его.

— Случайностей не бывает. Все лишь закономерность. Только люди ленятся искать закономерность и потому выдумали этакое слово случайность.

— Хорошо, хорошо, — согласился Лапин, ставя бутылки на подоконник, — закономерность. Поразительная закономерность... Так вот, вчера вечером я бродил по старым кварталам, и где-то около четверти седьмого — ты говорил, что именно в это время купил картину — я решил заглянуть в лавку букиниста, В ту, что находится в подвале недалеко от площади. Ты, наверное, бывал там. Я люблю эту лавку. Там всегда пахнет старой кожей и почему-то церковными свечами, там тесно от книг и мало людей. Я часто захожу туда, даже когда нет денег, просто так, полистать книгу, другую. Так было и вчера. Я вошел в лавку и принялся рассматривать полки. Вскоре мое внимание привлекла одна книга, не очень старая, но очень потрепанная. Я взял ее, открыл и прочел несколько страниц. Это была повесть о «Матадоре и Великом Инквизиторе». Сразу же, с первых строк, автор, желая показать нам, кто есть герой, а кто злодей, рисует портреты Матадора и Инквизитора. Инквизитора автор знает лично и потому заставляет читателя — и он об этом говорит сам — довольствоваться его, автора, субъективным мнением, «...Перед нами — деспот и палач, не терпящий никаких точек зрения. Мировоззрение может быть только одно — и это его, великого Инквизитора мировоззрение, ставшее в последние годы официальным и каноническим. Все остальное карается смертью, и потому даже его ближайшие сторонники в тайне с грустью вспоминают времена, когда в инквизиторском кресле сидел другой хозяин. Но вот одна интересная деталь. Внешний вид Инквизитора никак не соответствовал облику палача. Круглолицый, с мило поджатыми губами и розовыми веками, с редкими волосами из-под которых просвечивалась, как и веки, розовая младенческая кожа...»

Далее следует портрет Матадора. Но здесь автор прибегает к хитрой, как ему кажется, уловке. Чтобы показать свою непредвзятость, на сей раз автор не сам говорит нам о Матадоре, а заставляет говорить о нем его друзей — гадалку Верду, Конкистадора и дядюшку Габриэля. Их рассказы противоречивы в мелочах, но сходятся воедино в главном: Матадор славный парень, обладающий живым острым умом, ему свойственны решительность и воля. К тому же он полон добрых намерений. Не поверить столь важным людям невозможно. Матадор действительно воплощение идеального героя.

...Гадалка Верда. «Все в облике Матадора было противоречивым, но именно эти противоречия и влекли меня к нему. В таком теле должен был поселиться звонкий, срывающийся голос, но голос у Матадора, напротив, был низким и приглушенным. Печальные глаза выдавали в нем беззащитного, романтического Пьеро, но чуть приподнятые уголки губ всегда насмехались и, я думаю, в его сердце постоянно жил маленький воинственный циник.»

Конкистадор. «Я, пожалуй, лучше, чем кто-либо знал Матадора. Мы были друзьями, нередко за чашкой чая засиживались заполночь. С ним было интересно беседовать. Он был хорошим спорщиком и, бывало, где-нибудь в компании, заспорив с кем-либо и исчерпав все свои доводы, я призывал Матадора на помощь. Вообще же Матадор был человеком не общительным, порой даже угрюмым. Нередко я ловил себя на мысли, что не будь Матадора рядом, я чувствовал бы себя более свободным и раскованным, особенно в обществе светских дам. Матадор был, безусловно, человеком умным и даже, пожалуй, хитрым. Но порой он совершал крайне нелогичные поступки: зачем-то брал на себя чужие хлопоты, проблемы. В бескорыстие Матадора я никогда не верил, как человек умный он не мог поступать столь опрометчиво, а значит, все это являлось очередной его хитростью, хитростью, логику которой понять я не мог, но которая, безусловно, была.»

Дядюшка Габриэль. «Я жил с Матадором по соседству. Я хорошо знал его. В Матадоре легко уживались два человека. Большинство знали его замкнутым, уверенным в себе. Надменность? Нет. Пожалуй, что нет. Просто человек, знающий себе цену. Друзья же знали его общительным, всегда готовым помочь. Бескорыстие? Да, конечно же, он был бескорыстным, И это несмотря на то, что он — человек крайне благоразумный. Он всегда знал, как должно и нужно поступать, но сам, зачастую, поступал совершенно по-иному. Нередко он просто не мог совместить в себе понятия благоразумия и чести. Добрые намерения были неотъемлемой частью его действий.»

— Дочитав эту страницу, я с возмущением захлопнул книгу. Все было ясно: рано или поздно, Матадор попадет к Великому Инквизитору, и ему едва ли удастся вырваться из рук палача. Но возмутило меня, конечно же, не это. Я был оскорблен нахальством и наглостью автора. Столь явное навязывание своего мнения — это элементарное неуважение ко мне, читателю, К тому же совсем уж примитивно рисовать одного лишь черным цветом, другого — кристально белым. Инквизитор лишен всего человеческого, А Матадор... Что Матадор? Все его великолепные качества весьма сомнительны. Какие положительные качества ему приписали? Добрые намерения? Да. Но добрые намерения чаще всего встречаются рядом с бездействием. Что за цена такому доброму намерению? Право же, даже злое действие лучше неподвижности. Следовательно, лишь только вместе с решительностью, быстротой и самоотверженностью добрые намерения имеют силу. Но быстро и решительно можно прийти к пропасти, а самоотверженность может привести к тому, что начнешь делать людей счастливыми, чего бы им это ни стоило. И в конце концов окажется, что «благими намерениями дорога в ад выложена». Тут без ума не обойтись. Лишь делая все разумно, добьешься хорошего результата. Вот опять-таки качество, которое отмечают в Матадоре — разум. К разуму и воля не помешает, ибо что толку от человека умного, но безвольного. Сам себя не обуздает, свою искренность отдаст на потакание собственным желаниям. Разум и воля должны быть вместе, И они у Матадора есть. А что это значит? А ничего это не значит. Ибо ничто на земле не принесло столько несчастья, сколько разум и воля без доброты. А о доброте у Матадора ничего не сказано. Вот и выходит, что все эти качества хороши только как узелки одной веревочки, а в другой веревочке они же будут наистрашнейшим злом. Не согласен?

Лапин замолчал. Отломил от батона большой кусок и медленно съел его. Затем задумчиво произнес:

— Ладно, это все так, всего лишь мои размышления. Я отвлекся и говорить собирался вовсе не о том. Меня поразила удивительная — как ты утверждаешь — закономерность, В одно и то же время ты покупаешь картину под название «Жертва и Палач», а я читаю книгу «Матадор и Инквизитор». Поменяем местами названия: картину назовем «Матадор и Инквизитор», а книгу «Жертва и палач» — ничего не изменится. В один и тот же час нас волновала одна и та же тема.

Бенджамин отошел от двери и снова улегся на свою кровать.

— А ведь нигде не сказано, — произнес он, — кто из этих двоих на картине жертва, а кто палач, мне кажется, я должен все взвесить и найти ответ на этот вопрос, Лапин закрыл глаза и, закусив губу, медленно кивнул.

— Ты совершенно прав, — сказал он, — я тоже так думаю. Но только, пытаясь найти ответ, надо помнить о том, что жертва не без греха, а палачу ни что человеческое не чуждо.

IV

Рассуждения Бенджамина о том, кто же из двоих палач, а кто жертва.

Допустим, что тот, который слева — палач, а тот, который справа, соответственно, жертва. У жертвы добрые глаза, добрая улыбка. Он, и это очевидно, человек жизнерадостный. Возможно, и очень рассеянный. Вот он обернулся ко мне, замер на мгновение. Я для него незнакомец, но, как у человека доброго, приветливая улыбка уже появилась на его устах. Но мгновение пройдет, и он отвернется, загорится какой-нибудь новой идеей и, тут же забыв о моем существовании, бросится на ее воплощение. Такие люди далеко не всегда доводят начатое дело до конца, увлекшись новым, они тут же теряют из памяти прежнее. Все их действия имеют смысл или же, наоборот, все их действия лишены всякого смысла. Это физически здоровый человек. Скорее всего, он родился где-нибудь в небольшой деревушке. Альпийские луга или же ржаные поля России подошли бы ему как нельзя лучше. Он человек простой и открытый и, может быть, именно это не уберегло его от рук палача.

Наш палач чуть меньше ростом, черты лица его суше и утонченнее. И это попятно. Вы заметили, в лицах палачей всегда есть что-то аристократично-болезненное? Манерность вырождающихся испанских грандов. Тонкие и невероятно длинные, с мелкой нервной дрожью пальцы рук. Они быстро и цепко обовьют рукоять топора или же изящно и ловко затянут узел веревки. У палача грустные глаза и грустная улыбка. Такая улыбка типична для людей болезненных, он — дитя города, и то немногие лучи, что смогли просочиться на узкие кривые улицы, конечно же, не смогли напоить здоровьем его тщедушное тело.

А если посмотреть наоборот и предположить, что именно этот человек и есть жертва? Тогда совершенно по-иному видится мне причина грусти в его глазах. Этот человек не один месяц провел в стенах темницы — отсюда и его болезненность, до этого же, вооруженный какой-либо просветительской идеей, он долго боролся за переустройство общества. Его схватили, пытали, но он не отрекся от своих идеалов. Даже палачи и те были поражены, что в таком слабом неразвитом теле жил такой сильный, несгибаемый дух. Этот человек прошел все, но, посмотрев перед казнью на мир, понял, что его идеалы не более чем прекрасная сказка и людям не нужна она: в ней отведено слишком мало места золоту и личной выгоде. Его губ коснулась грусть, ему стало жаль и людей, и себя одновременно. Рядом с ним палач. Палач беззаботен и жизнерадостен. Простое, открытое лицо. Боже мой, безусловно, художник не мог быть столь наивен, чтобы так изобразить жертву. Своей доброй, приветливой улыбкой этот человек сразу же вызывает симпатию к себе. Мы верим первому впечатлению, в этом то и весь ужас. Мы верим добрым глазам убийцы, мы верим доброй улыбке маньяка и поэтому позволяем завлечь себя в темный закоулок, Таким, и только таким был Великий Инквизитор из книги. Помните — розовая кожа, мягко поджатые губы? Я убежден, художник долго размышлял над образом этого человека, И он изобразил палача, для которого его ремесло — не профессия, а призвание. Здесь именно этот типаж. Он встречается крайне редко, так же редко, как превосходный архитектор или пианист. Этот палач — режиссер театра, где разыгрывается мистерия казни и где он играет ведущую роль. Он — творец, и сегодня он придумал новый эпизод. На устах его улыбка, вокруг глаз легли добрые морщинки, но он не замечает вас — он смотрит внутрь себя самого. Как изысканное яство, он смакует сейчас новую деталь казни. Это — страшный человек. Я чуть было не поддался натиску его внешней доброты, еще секунда — и я поверил бы ему. Такие люди — высочайшее зло, и нужно предпринять все от нас зависящее, чтобы их уничтожить.

V

Уже смеркалось, комната утратила свои четкие очертания. Бенджамин встал и посмотрел на кровать соседа, Лапин лежал, скрестив на груди руки и устремив подбородок к потолку. Глаза его были закрыты, должно быть, он спал. Бенджамин достал из под матраца опасную бритву и вышел за дверь. Он вернулся вскоре, держа в руках синий деревянный табурет. Стараясь не шуметь, поставил табурет у двери и взобрался на него. Еще раз посмотрел на картину и спокойно, без дрожи, несколько раз полоснул бритвой по улыбающемуся лицу, В вечерней тишине резко и надрывно прозвучал треск разрезанного холста.

— Вот и все, — прошептал Бенджамин.

— Да. Вот и все, — прозвучал за его спиной голос Лапина.

Бенджамин обернулся, Лапин уже сидел на кровати и внимательно, поверх бенджаминовской головы смотрел на картину.

— Вот и все, — снова повторил Лапин, — теперь стало ясно, кто жертва. Ты сам привел приговор в исполнение, А палач... Палач тот, кто остался цел.

Со стены Лапину и Бенджамину грустно улыбался коротко стриженный, болезненного вида человек.

1996