Погода дрянь. Осень который уж день мочится дряблыми затяжными дождями. Охает и кряхтит под окном. Может, не дают ей покоя изгнанные из дома птицы, или ноют нервной изморозью старческие больные кости. Или всё это лишь слабые потуги моего сознания, запертого в эти зелёные, крашенные маслом стены, с плитой белого потолка, зависшего над шкафом и дверью.

«Ну, как дела? Нормально всё?» Господи, к чему тут вежливость — непременно нужно вести беседу. Алифер сидит в углу у стола, и прозрачная тень от его несбитой фигуры застыла змеёй на полу. Хочется молчать. Улыбаюсь. Киваю. «Да, всё хорошо.» Приличия ещё тянут улыбкой губы, глаза уже думают о своём. Нет, скорее, ни о чём не думают, просто зачем-то ставлю вокруг щит: пусть кажется, что о чём-то думаю. Устал. Устало крою веком лживый глаз, устало тру переносицу и крылья носа — никогда не жившие на носу очки словно ужасно натёрли. Медленно варевом вязко текут минуты. Слезятся окна, и зачем, зачем я выдумал себе эту осень? Каким-то привычным законом рассматриваю на стенах картины. Намёк на философию, а на той — надежда на радость. Да ведь Алифер же прекрасно знает, что эти картины давно приелись мне своим каждодневным дерзновением — там на философию, там на радость — и если кому и рассматривать стены, как принято в минуту паузы, то уж гостю, а никак не хозяину. Шипят за окном заводские трубы — как плотно въелись они в пейзаж — и сыплют небу порции полотняного дыма; но что-то не осеннее есть в этом дыму. Мозг привык к грязи и слякоти, ну может, еще к желтому листу, а здесь белый, белый дым — клубы облаков или снег,что-то простое, легкое, чистое. Наверное, снег. «Еще чаю?» «Нет, нет, спасибо. Впрочем, если не трудно». Опять разлит по чашкам насыщено красный настой, с преувеличенным вниманием предложены друг другу сахарница и ложечка; смакуя, потягиваю сладковатую терпкость. «Индийский?» Кивок. Пить хочется до спазмы в горле и маленький глоток не дает наслаждения, но если пить быстро, придется или наливать еще — «Чудный чай, не правда ли?» — или говорить что-нибудь. Скорее всего, пустое и ненужное, что говорится обычно. Или же с чумным восторгом приняться за давнюю, может быть, детскую историю, видеть, как устало лоснится разбитое крест-накрест тенями лицо собеседника, и с неумолимой ясностью осознавать, как нелепы твои ужимки; от этого говорить еще увлекательней и интересней. «Ах, это действительно, это на самом деле так и было». Лучше уж размеренно, будто по хронометру, пить чай, делать вид, что пьешь чай, лишь касаться края чашки губами. «Не правда ли, чудный чай?» «Индийский?» Кивок. А после можно будет закурить — я, пожалуй, потому и начал курить — не нужно слов, втягиваешь изредка щеки, вызывая в ответ всплеск огня, глотаешь едкий, слоящийся в теле дым, указываешь жестом на сигарету. «Прекрасные сигареты» или «А сигареты-то не очень...» Но сигареты докурены и вжаты окурки в пепельницу, и мы снова сидим, напряженно слушаем захвативший весь дом перестук часов. Алифер сверился со своими, покрутил, подправил стрелки, расстегнул и застегнул браслет. «Жмет немного».

Я жду, когда Алифер уйдет. Хотя знаю, что завтра, встретив его в коридоре, я снова обрадуюсь ему и приведу сюда; сегодня же остаться одному для меня не лучший выход — что можно придумать сквернее, чем быть одному со своими предчувствиями и догадками, наростами прилипшими к дурным мыслям, погребенными в зеленой пустоши замкнутых стен. Но я жду, когда Алифер уйдет, я жажду остаться один, меня незримо влечет одиночество...

... сейчас февраль в воскресенье. И нестерпимо жаль отпускать от себя только что сотканную мозгом осеннюю бездомную неряшливость. Жаль белого дыма, потерявшего свою белизну с уходом дождливой сумятицы — сейчас, зимой, он стал в однотонье со спокойной разбеленностью окружения. Жаль отпускать Алифера; странная фамилия, откуда такое — Алифер. Он сидит на том же стуле, в углу, у стола. Алифер курит, клонит голову вбок, бессознательно стряхивает пепел в недопитый, еще теплый чай. Жаль, что его никогда и не было, что все это лишь только моя фантазия, фантазия, фантазия...

"Ну, а дела как? Нормально все?" Всю осень я ждал снега, а вот теперь помню лишь осень. Стучу в закрытые двери внутрь себя, стучу ее грустью и влагой, и развлекаюсь тем, что мысленно рождаю себе собеседника, и мучаюсь, мучаюсь от того, что непременно нужно что-то говорить.